Неконструктивная стратегия

Говорят, когда лауреат Притцкеров­ской премии Заха Хадид впервые приехала в Петербург, то попросила прямо из аэропорта отвезти ее к башне Якова Чернихова. Встречавшие сначала оказались не в курсе, что это и где это. Когда же кортеж прибыл к заводским корпусам на Васильевском острове, то все пришли в еще большее недоумение, что особенного в этой бетонной каланче, напоминающей гвоздь.

К конструктивизму в Петербурге, откровенно говоря, относятся без должного пиетета. Хоть и знают на словах, что это важная часть культуры, но сердцем ценности его не чувствуют. Авангардная архитектура за последние 20 лет понесла в относительном отношении большие потери, чем старый город. Крестовский жилмассив, один из первых проектов социального жилья в пост­революционном городе, почти полностью разрушен, фабрика–кухня на Васильевском острове бестрепетно и безвкусно превращена в торговый центр.

Впрочем, по сравнению с тем, что город может потерять силовую подстанцию Эриха Мендельсона, то и другое — фарс, то есть комедия легкого содержания с чисто внешними комическими приемами. Ветхое здание, символизирующее корабль, ведущий общество в современность, спроектировано одним из самых интересных и талантливых архитекторов XX века.

Частный случай
Делегация СССР обратилась к Эриху Мендельсону как уже знаменитому немецкому мастеру в 1925 году. Как это и сегодня часто случается, именитый иностранец вызвал дружную и непримиримую зависть советских коллег, обвинивших его в завышении гонораров и недобросовестной работе над проектом. Результатом интриг стало то, что Мендельсона от руководства проектом фактически отстранили, а он, в свою очередь, отказался от автор­ства. Тем не менее принято считать, что как раз силовая подстанция, выходящая на угол Пионерской и Корпусной улиц, спроектирована Эрихом Мендельсоном.

События вокруг подстанции в по­следнее время развивались одновременно банально и показательно. Через некоторое время после того, как производство остановили, территорию фабрики с целью ее дальнейшего редевелопмента приобрел предприниматель Игорь Бурдинский. В его планы входило открытие в здании подстанции музея современного искусства, и в нем некоторое время даже функционировал выставочный центр. В начале 2010–х Бурдинский, не справившись с бременем финансовых обязательств, заложил территорию завода банку и так ее и не выкупил. После попытки неудачных торгов ее приобрела компания «Балтийская коммерция» и начала строить жилье бизнес–класса, которое и займет практически весь участок напротив подстанции, скрыв ее от взглядов. Не исключено и то, что строительные работы на столь близком расстоянии от памятника скажутся на его состоянии.

Потерь такого масштаба Петербург не знал последние 50 лет точно. Парадоксально, но происходящее вызывает меньший резонанс, чем рухнувшая стена заурядного в своем роде дома Рогова.

С экономической точки зрения причинно–следственные связи очевидны. Территория «Красного знамени» находится на Петроградской стороне, вблизи от станции метро «Чкаловская» с одной стороны и от островов — с другой. Вместе с тем реставрация подстанции — дело исключительно затратное независимо от того, под какие нужды ее приспособить, так что инвестором она воспринимается только как обременение, и нет гарантий того, что он действительно возьмется за ее восстановление в ближайшие годы. Пенять стоит не на конкретного застройщика, а на политику правительства, все больше и больше стремящегося переложить на плечи част­ных компаний заботы, не входящие в круг их прямых интересов, в том числе и о сохранении памятников.

Тенденция, однако
На пути сохранения авангардной архитектуры есть сложности как объективные, так и мировоззренческие. Она часто построена из не самых долговечных материалов и труднее приспосабливается под актуальные нужды, чем постройки более старые. Квартиры в конструктивистских жилмассивах крайне неудобные, настолько, что на рынке недвижимости считаются товаром почти неликвидным. С фабриками еще сложнее, так как их большие пространства почти невозможно использовать таким образом, чтобы окупать затраты на реставрацию.

Идеальный вариант для памятника промышленной архитектуры — продолжать выполнять изначально заложенную в нем функцию. Фабрика AEG Петера Беренса в Берлине продолжает функционировать, и в этом залог ее сохранности.

Однако технологии быстро развиваются, производства перемещаются по миру в поисках более дешевой рабочей силы, так что очень часто случается, что фабричные по­стройки приходят в запустение. В таком случае самый удачный вариант судьбы для них — это превращение или в большую культурную площадку, или в то, что часто называют креативным пространством, то есть место, где сдают офисы компаниям, чья деятельность имеет творческую направленность, а заодно организуют выставки, лекции и прочие культурные мероприятия второго порядка. Так, например, живет знаменитая фабрика Van Nelle в Роттердаме: вы можете снять в ней рабочее помещение или площадку для проведения мероприятия. Не считая того, что несколько раз в неделю местные архитекторы проводят экскурсии по фабрике, рассказывая про шедевр 1930–х годов.

То же «Красное знамя», несомненно, могло бы занять какую–то похожую нишу. Потребовались бы бюджетные вложения или уж по крайней мере деятельное участие и поддержка городского правительства. Пришлось бы искать более творческих предпринимателей, которые занимались бы проектом не только ради прибыли, но и для удовлетворения более сложных амбиций, предоставлять им льготы и помогать. Словом, трудно, но можно найти выход.

Основное препятствие состоит в том, что в Петербурге нет ясного понимания необходимости его искать. Шедевры вроде «Красного знамени» и «Красного гвоздильщика» (водонапорная башня канатного цеха завода «Красный гвоздильщик», построенная по проекту Якова Чернихова) сохраняют скорее «на галочку», не любя по–настоящему. У нас так повелось, что архитектурой принято считать то, что было до 1917 года, а все дальнейшее мы видим как памятники трудным временам.

Сталинскую застройку мы жалуем еще кое–как, да и то потому, что она похожа чем–то на имперскую. Оно и понятно, в XX веке город пережил такие трагедии и лишения, что по­гружение в миф о золотом и серебряном веках стало универсальной самозащитой. Все настоящее и хорошее осталось там, до революции, а все что после — досадная ошибка и недоразумение, и хорошо бы вовсе все это отменить.

В части книжной культуры или, скажем, живописи такое представление о ходе времени постепенно рассеивается, а вот в архитектуре оно оказалось наиболее прочным. В результате мы не только теряем ценнейшие памятники. Низкое качество современной архитектуры и неумение организовать городскую среду так, чтобы людям было в ней комфортно, — тоже следствие непринятия огромного пласта навыков и знаний, рожденных XX веком.

Впрочем, дело обстоит далеко не безнадежно. Ленинград вовсе не был в числе отстающих по части авангарда, жившие здесь Казимир Малевич и Яков Чернихов известны архитектурной Европе куда лучше, чем Воронихин или Кваренги. Нам есть и что беречь, и у кого учиться.

Если Петербург был экспериментом по выращиванию в России европейской культуры, то авангард в живописи и архитектуре стал его окончательным успехом. Его стоило бы поднимать на все флаги государ­ственной пропаганды, изучать так же внимательно и ревностно, как итальянцы в школе заучивают «Божественную комедию» Данте.

Эрмитаж гордится присутствием в своей коллекции «Черного квадрата», но за пределами музейных стен мы продолжаем относиться к прославившей нас на весь мир эпохе с брезгливым равнодушием. «Красное знамя» — не единственное, что мы можем потерять в ближайшее время. Ровным рядом домов бизнес–класса уже обносится фабрика «Красный гвоздильщик», на территории стадиона «Динамо» на Крестов­ском острове тоже уже начато строительство элитного жилья.

В конце концов примирение с XX веком неизбежно. Мы рано или поздно научимся любить подстанцию Эриха Мендельсона и водонапорную башню Чернихова так же, как мы любим Адмиралтейство или Мраморный дворец. Главное, чтобы та и другая дожили в целости и сохранности до той счастливой поры.